Сергей Осинцев: В мире нет ни одного примера прибыльного репертуарного театра

Из интервью вы узнаете:

• Почему спектакль убирают из репертуара?
• О ближайших премьерах. И причем здесь Дэвид Боуи?
• О работе с приглашенными режиссерами
• Почему репертуарный театр не может быть прибыльным?
• Сколько зарабатывают актеры?
• Почему, чтобы попасть в труппу, необходимо быть мужчиной?

Когда у меня спрашивают, какой комплекс из всех, построенных нашей компанией, самый любимый, я говорю Манхеттэн. У меня много с ним связано. Это был ЖК, который сам себя продавал. Нам не понадобились никакие маркетинговые приемы, потому что комплекс так нравится клиентам, что они приходили сами и приводили других. А вы можете выделить самый любимый свой спектакль ТБДТ, самый дорогой сердцу?

Это очень сложный вопрос, потому что все спектакли для нас как дети. Мы зачинаем, рождаем и потом растим. Поэтому всегда сложно сказать, что любимое, что нет. Появляются новые спектакли, ты в них влюбляешься и потом продолжаешь их любить на протяжении всей жизни. Сейчас появился «Новеченто». Мне кажется, это хорошее приобретение для театра. Но если брать вообще спектакли, которые я сыграл за последнее время, то, наверное, это «Эквус», который был еще в старом здании театра, «Гарольд и Мод». Здесь, в этом здании, «Мольер», «Три товарища» — это те спектакли, которые мне важны как для человека.

Как и когда принимается решение убрать спектакль из репертуара?

Так же, наверное, как люди уходят из жизни, так и спектакли уходят по болезни, когда они начинают разваливаться…

Вы внутренне это чувствуете, или есть внешние признаки?

Да, есть признаки, когда удачный в прошлом спектакль начинает пользоваться слабым спросом. Но это не самый главный фактор. Потому что есть классные спектакли, куда ходит мало зрителей, и в этом театр не виноват. Но есть спектакли, которые идут годами, а потом ты понимаешь, что интерес уже пропал. Это случается из-за того, что все насмотрелись, либо артисты играют не так, либо надо что-то менять. Чтобы спектакль хорошо жил, его нужно играть два раза в месяц.

Какой из существующих сегодня спектаклей идет в театре дольше всех?

Сейчас у нас самый долгожитель — «Он, она, окно, покойник». Уже 15 лет мы его играем. В июне сыграем в последний раз, потому что спектакль уже состарился. По концепции он уже не вписывается в тот репертуар, который сегодня создается.

В девелепменте есть стратегические сессии, планирование. Я думаю, что у вас тоже есть такое. Мне интересно, какой у вас горизонт планирования? У нас это, например, от 2 до 10 лет.

У нас тоже есть краткосрочное и долгосрочное планирование, но на десять лет нам сложно загадывать, потому что мы все живые люди. Если у вас все-таки в какой-то степени это неодушевленные предметы, а у нас люди. И я не могу так глубоко смотреть. Театр вообще планирует свою жизнь через три месяца на четвертый. Мы продаем билеты на четыре месяца вперед. И это, в общем, хорошее планирование, дальше заглядывать всегда тяжело, потому что ты не знаешь, что будет.

Кто этим занимается?

Этим занимаюсь я и моя команда — мой зам по творческой деятельности, мой зам по маркетингу. Мы втроем решаем, когда какие спектакли ставить в репертуаре. Сначала я делаю план, потом они корректируют. Есть долгосрочное планирование, связанное с постановками. Мы понимаем, что нам нужны новые спектакли, понимаем, какие режиссеры нужны, проводим с ними переговоры и планируем их постановки на год-два вперед. Максимум два года.

А режиссеры приглашенные?

У нас все приглашенные, своих собственных нет, как, в общем-то, и в Тюмени нет профессиональных театральных режиссеров. Есть те, кто ставит несколько раз. Есть те, кто один раз. Каждый незнакомый режиссер — это кот в мешке, потому что не знаешь, что получится. И предугадать результат вообще нельзя, даже если ты знаешь режиссера.

Существует ли конкуренция между театрами за режиссеров?

В Тюмени — я так не скажу.

А с другими городами?

Такой конкуренции в нашем понимании нет.

Завесу тайны можете приоткрыть: уже есть в проработке новые спектакли?

Год, в котором мы сейчас живем, расписан полностью. Мы готовим постановку мюзикла «Восемь женщин», который выйдет 6 марта. Далее у нас начнутся репетиции по произведению «Бесы» Достоевского с премьерой осенью. Работы начнутся где-то с 15 марта и продлятся практически полгода. Это связано с тем, что у нас летом отпускной период и придется прерываться. С мая Александр Баргман, который поставил здесь уже более шести спектаклей, начнет ставить пьесу «Тартюф» Жана-Батиста Мольера с выпуском на открытие сезона 9 октября.

Помимо этого, Николай Реутов, хореограф и режиссер, будет на малой сцене с женщинами ставить спектакль по пьесе Николая Коляды «Баба Шанель». Премьера тоже будет по осени. И плюс мы к новому году выпустим детский семейный мюзикл.

И мы уже знаем, что выпустим 27 марта следующего года. Мы ведем переговоры с правообладателями. Это будет профессиональный мюзикл по произведениям Дэвида Боуи «Лазарь». Это иностранная версия.

Мюзикл будет идти на русском языке, но все песни на английском, потому что петь Дэвида Боуи на русском языке — странно.

Будет мало текста и много музыки.

Актеры для мюзиклов и обычных спектаклей — это разные люди?

Сегодня стало модно делать мюзиклы с драматическими артистами, потому что в этом есть определенный шарм. Мы подбираем в своем театре хорошо поющих артистов, но все равно за этим интереснее смотреть, потому что драматические артисты еще и играют хорошо.

Вы так точно назвали дату премьеры, несмотря на то, что это будет через год. Этот день c чем-то связан?

У нас сложилась такая традиция — мы всегда выпускали премьеру 8 марта к Международному женскому дню. Аудитория свободная, отдыхает, куда-то надо пойти, и они идут в театр. В следующем году выбрано 27 марта только потому, что это Международный день театра. Скорее всего, это будет даже 25 марта. Точно не помню, но должна быть пятница.

Очень объемный проект. Много иностранных постановщиков. Сейчас выбираются художники, хореографы, переводчики и репетиторы по вокалу и танцам. Огромная будет бригада плюс декорации. Времени нужно гораздо больше. Поэтому мы чуть-чуть сдвинули сроки.

А почему вы обратились к репертуару именно Дэвида Боуи?

Это предложение режиссера. Мы в процессе работы с пермским «Театр-Театр» познакомились с Майклом Хантом. В «Театре-Театре» он поставил «Иисус Христос — суперзвезда». Он приехал к нам в театр, посмотрел несколько спектаклей, ему понравились актеры, и он предложил такой проект. Сам мюзикл «Лазарь» никогда не ставился в России. Это будет первая постановка. Правообладатели готовы предоставить нам эксклюзивные права на [постановку спектакля] Россию. Если постановка получится классной, по их мнению, они дадут нам права [на продажу] франшизы. Мы сможем ее продавать для постановки в других театрах. Они давно хотят выйти с этой постановкой на российский рынок. Она удачно прошла в Лондоне.

У вас уже был опыт работы с франшизами?

Нет, был опыт с иностранными режиссерами. Это тяжело. Приходится сначала слушать режиссера, а потом переводчика. Когда ты общаешься с русскоговорящим режиссером, ты заражаешься от него энергетикой и понимаешь, что надо делать. Когда тебе говорит английский режиссер, ты заражаешься только его эмоциями, но думаешь, о чем он говорит, а потом долго слушаешь переводчика.

Переводчик тоже, видимо, должен быть актером.

Да, это очень важно в данной ситуации. Слава богу, с Майклом ездит переводчица, которая давно с ним работает. И она умеет работать с артистами в плане перевода.

После постановки нового спектакля его кто-то отсматривает? Понятие цензуры существует до сих пор?

Понятия цензуры нет.

Все, что угодно можно?

Ну, как сказать. Самый главный цензор в театре — это я и команда, которая со мной работает. У меня есть группа единомышленников, которая решает, что мы будем делать в сезоне. Плюс на наше решение могут повлиять режиссеры, которых мы приглашаем. Если я приглашаю именитого режиссера, он может посоветовать несколько пьес для постановки. Далее мы смотрим, насколько нам интересен материал. Выбираем из этого одну какую-то пьесу. Смотрим, расходится ли она на нашу труппу. Надо понимать, смогут ли актеры это сыграть. И дальше уже принимаем решение к постановке. Составляем смету, режиссер предлагает своих партнеров к постановке — хореограф, балетмейстер, композитор, художник по костюмам, художник по свету, художник по декорациям.

Это каждый раз разная команда?

Это может быть каждый раз разная команда.

То есть, сейчас не существует такого, что пришел министр культуры или департамент культуры и сказал: «Боже, что тут происходит?»

Нет, вы понимаете, для искусства цензура очень сложное понятие. С одной стороны, да, мы можем повесить какие-то табу и сказать, что никогда не будем ставить спектакли с матом на сцене. Но, с другой стороны, если будет острая необходимость довести зрителя до какого-то специального состояния, чтобы он понял то или иное произведение, то мы это табу с себя снимем. В том то и прелесть искусства, что там могут быть и маты, и какие-то провокационные вещи, может быть все, что угодно, обнаженные тела. Если это все работает на определенную задачу, то это искусство. Если ради денег, тогда это уже просто ширпотреб, и к искусству не имеет никакого отношения. Мы, как люди творческие, должны для себя понимать, что можно, а что нельзя в данный момент.

У нас достаточно пуританский город.

Вам позволительно вмешиваться в работу режиссера?

Постольку поскольку. Как директор театра, который занимается организацией финансирования для этого спектакля, и понимает местную культуру и местную подготовленность зрителей, я могу вмешиваться. Но мы делаем это очень редко, потому что в процессе приглашения режиссера мы уже понимаем, чего от него хотим.

Если режиссер чего-то там придумывает такое, и я понимаю, что это не пройдет, то мы тактично можем попросить этого не делать.

Конфликтных ситуаций не было?

Нет. У нас очень хороший театр. И, слава богу, получается все достаточно легко, потому что все делается с любовью, и категорически конфликтных ситуаций нет.

Сколько в труппе человек?

Сорок пять.

Как происходит отбор на роли?

Сейчас режиссеры пошли совершенно по непривычному для драматических актеров принципу. Они делают кастинги. Раньше такого не было, режиссер приезжал, смотрел фотографии в фойе…

Получается, отбирал по фотографиям?

Было такое. Сначала приходит режиссер, смотрит фотографии, выбирает артистов. Потому видит живьем и понимает, что они вообще не соответствуют фотографиям. Потом он смотрит спектакли, может пригласить на беседу, поговорить, понять, что за человек. Приходит к директору. Сажусь я, мой зам по творческой деятельности, режиссер, и мы обсуждаем те или иные варианты распределения, но в любом случае выбирает режиссер.

А как проходит кастинг?

А кастинги — это страшное дело. Я сам артист и терпеть этого не могу. Но куда деваться.

Режиссер приезжает, говорит: «Так, делаем этюды по теме спектакля. Играйте, кого хотите. Можете сделать хоть 15 этюдов. Можете играть женщину или мужчину. Все равно. Я буду на вас смотреть и потом, может быть, из всего этого мы чего-нибудь сделаем». И вот такой у нас будет кастинг на «Бесов». Режиссер написал большое письмо труппе — что делать, что прочитать, что подготовить. Он приедет, как король, сядет.

А они готовятся…

Они готовятся, хотят быть занятыми. Что-то придумывают. Разбирают роли. У кого-то это мечта всей жизни — сыграть в «Бесах». Дальше он придет, сядет и будет смотреть. Это продлится день, два, три, четыре. Потом он будет уменьшать, уменьшать количество, давать им новые задания и, в конце концов, придут оптимальному варианту тех актеров, которые будут работать в спектакле.

Может ли произойти такое, что режиссер скажет, что на какую-то роль человека нет?

Уже не скажет. Будет искать компромисс среди тех, которые есть. Бывает гораздо хуже, когда люди репетируют месяц, а потом режиссер приходит и говорит: «Я не могу с этим артистом работать. Дайте мне другого». И вот здесь самое сложное сказать человеку, что больше не занят, и поставить другого. Но это редко.

На ваш взгляд, зрители сейчас и 10, 15, 30 лет назад — это разные зрители? Меняется ли аудитория и ее интересы? И что вы делаете, чтобы привлечь в театр молодых «клиентов»?

Понятно, что театр и жизнь — неразделимы. В любом случае, мы живем в обществе и не можем быть от него независимым. Конечно, время меняется, жизнь меняется, и зритель меняется. Сейчас много ходит молодежи в театр, и это, наверное, в том числе, заслуга маркетинга, потому что они пытаются всяческими способами привлекать молодых зрителей. Это и то, что есть специальные цены для студентов и школьников в день спектакля.

Целевая аудитория у спектакля разная? Вы ее понимаете на момент создания?

Да, но мы стараемся делать усредненную аудиторию. Мы знаем, что в театр в основном женщины. И мы знаем категорию зрителя, какой ходит в театр. Сама большая и активная — от 20 до 45 лет. Но есть аудитория младше и старше. Для них мы делаем отдельные спектакли, например, «Ромео и Джульетта». Есть для взрослого поколения «Кадриль» на малой сцене. Она всегда идет с аншлагами.

Какие каналы продвижения самые эффективные? Откуда приходит зритель?

Сегодня, наверное, 80% — это интернет: социальные сети. «ВКонтакте» — самая активная аудитория. Это видно по трансляциям и по конкурсам. Аудитория откликается сразу же. Instagram– достаточно популярен. На втором месте стоит телевидение.

А у вас есть отдел маркетинга?

Да, у нас есть отдел маркетинга, который занимается продвижением театра в социальных сетях. Они создают event-проекты, внутренние мероприятия, работают с аудиторией с точки зрения продвижения контента, smm-менеджмент.

Мне кажется, за последнее время вы очень серьезно прибавили в маркетинге.

Это накопительный эффект. Мы начали в 2011 году и за девять лет познания этого рынка [улучшились]. Когда новая команда пришла в 2011 году работать, мы резко поменяли направление театра, изменили курс рекламы, стали заметные. Мы пришли к афишам и плакатам киношного формата: большие баннеры, яркие цвета. Придумывали единую концепцию каждого сезона. Визуализация была такая, что иногда мы видели ее у других. Люди воровали у нас идеи. Даже афиши воровали. Мы боролись, но это невозможно.

А на афиши есть авторские права?

Есть, конечно, но [плагиат] сложно доказать.

А спектакли могут своровать?

Конечно. Это вообще обычная ситуация. Но у нас этого не делали. Я знаю, когда воровали целые постановки с музыкальными номерами и ставили в других городах.

А работает сарафанное радио?

Это работает и очень активно. Но оно не работает сразу же. Проходит какой-то период времени.

Каково соотношение продаж билетов в кассе театра и онлайн?

60% — в интернете; 40% — в кассе. Но наша задача — сдвинуться до 90% в интернете.

Как происходит финансирование театра? Находится ли он на самоокупаемости?

Вопрос, с одной стороны, очень сложный; с другой — простой. Сложный в том, что до сих пор общество не совсем понимает, что театр вообще не может существовать без государственной поддержки, что театр при всей величине стоимости билета никогда не будет зарабатывать деньги. Он все время будет убыточным.

Вам не ставят план?

Я вам сейчас все расскажу. Нам все ставится в план. Но, к сожалению, нет ни одного примера в мире репертуарного театра, который бы был прибыльным. Есть театры, которые много зарабатывают, но при этом они и много тратят. Идеальная версия — когда на каждый рубль, который тебе дает государство, ты зарабатываешь еще один рубль. То есть, ноль в ноль. Наш театр зарабатывает рубль на рубль. Это заслуга маркетинга и команды, которая сегодня работает. Мы сделали оптимальную цену на билеты. Мы получаем достаточно большую сумму финансирования. Эти деньги уходят исключительно на содержание здания, потому что самый большой театр потребляет много тепла, света и всего остального. На гарантированный оклад сотрудников.

А сколько всего сотрудников?

В штате у нас практически 150 человек. Включая труппу. Все остальное [по деньгам] мы зарабатываем сами.

От чего зависит премия?

Есть у работников, конечно, премии. Если театр заработал хорошие деньги, то мы можем премии платить. У актеров стандартные премии — считается их гонорар — за выход на сцену. Помимо стабильной зарплаты, независимо от того, сколько раз он выходит и выходит ли на сцену, он получает оклад.

Можете назвать примерную сумму?

От 16 тысяч рублей до 25 тысяч рублей. В зависимости от статуса артиста. Это фиксированный оклад за то, что он артист. В эти деньги, по договору, входит: его постоянное нахождение в Тюмени, не имеет право менять критично свой вес, внешний вид, всегда должен знать текст своей роли. Все, что он работает на сцене, получает за это дополнительные деньги — от 500 рублей до 3,5 тысяч рублей в зависимости от роли, от стажа.

За репетиции не платят?

Репетиции входят в стоимость оклада.

Как попасть в труппу?

Окончить институт. И стать мужчиной (смеется). Почему так говорю? Потому что всегда мужчины в театре нужнее, чем женщины. Женских ролей в пьесах одна, две, вообще нет. Это связано, в первую очередь, с историей. Раньше вообще женщин не было в театре. Все играли мужчины. И драматургически так сложилось, что меньше всего в пьесах взрослых, стариков и женщин. Поэтому у женщин в театре всегда сложная судьба.

О чем мечтают артисты?

Артисты мечтают о том, чтобы их занимали. Потому что это деньги и роли. Это внутреннее удовлетворение.

А дальше, например, Москва?

Молодежь всегда мечтает сниматься в кино и в Москве жить.

Это сказка про Золушку: кто-то приехал, увидел и забрал.

Да, эта сказка очень многим портит жизнь, потому что люди едут туда, где таких же в разы больше. И когда у меня очередной молодой артист говорит: «все, я ухожу». Я спрашиваю, куда. Он мне отвечает, что в Москву. Я ему говорю: «слушай, чего тебе не сидится, у тебя 18 главных ролей. У тебя вот-вот появится квартира (у нас прекрасные условия социальной ипотеки. У нас одни из самых высоких зарплат в России в театре. Приезжают крутые режиссеры, ездим на фестивали), но нет, хочет в Москву.

Едет и работает в Макдоналдсе. А я обратно не беру. Принципиально. Есть очень редкие исключения.

В этом году у вас двойной юбилей: 50-летие и 30 лет работы в театре. Какая из этих двух дат вам кажется наиболее невероятной?

Так как я артист, для меня это в паспорте написано 50 лет, а сам я ощущаю себя на 29 лет. Поэтому этот возраст не считаю. То, что 30 лет в театре, это прям невероятно, потому что когда представляешь все, что было за эти годы, даже страшно представить, какой путь пройден. Это не один театр. Их было несколько за этот период. Огромное количество ролей, которое было сыграно.

Иногда, когда я представляюсь, я говорю, что я девелопер, мама 3 детей. А если бы вам надо было выделить три самых важных для вас сферы реализации, что бы вы о себе сказали?

То же самое могу сказать. Отец двоих детей. Мой сын работает звукорежиссером в театре, дочь учится в школе — ей 13 лет. Хочет стать театральным художником или аниматором. У нас творческая семья. Жена тоже артистка. Мне нравится, как они [дети] растут, воспитываются. Мне кажется, что я меньше всего в этом принимаю участия, потому что я с утра до вечера на работе. Но у нас такая семья, которая не давит на детей. Мы стараемся быть для них примером. Слава богу, что 29 лет мы с женой живем. Для меня это тоже большое достижение, потому что в сегодняшнее время не каждый может похвастаться таким.

И второе — это театр, который я люблю, в котором я вырос как артист. И самое большое достижение — мне удалось создать команду, которая привела нас к номинации на «Золотую маску». То, что мы статуэтку не получили, это полная ерунда. Мы всегда пытаемся об этом рассказать. Люди спрашивают: «а где статуэтка?». Но не может быть такого, чтобы всем номинантам по статуэтке. Просто сама номинация — максимальное признание.