Виктор Строгальщиков про повесть «Долг»: рукописи не горят

В конце 2011 года в московском издательстве «Время» вышла повесть тюменского писателя Виктора Строгальщикова «Долг». Об истории написания художественного произведения, повествующего о порядках в российской советской армии, о поисках пути главного героя рассказывает автор.

«Я служил в армии с 1969 по 1971 год. Когда я туда уходил, было некое ощущение прощания с миром. Все здесь остается, а я за колючую проволоку. Единственное: если в колонию, то — виноват. А здесь — вроде и не виноват, а все-таки виноват, потому что институт — то сам бросил. И как только бросил — сразу загребли в армию. Вернувшись оттуда, я за лето написал небольшую повесть. Показал ее своим старшим товарищам по редакции „Тюменского комсомольца“. Все прочитали, в рукописи. Почерк был хороший, написал ее разборчиво. Все почитали, высказывали разные мнения, но в основном понравилась. Но совет единый, общий был такой: не только: „ни в какое издательство не предлагай“, а и „не показывай больше никому, точно не напечатают, а и неприятностей не оберешься“.

И потом, как-то под настроение, это было где-то в 90-е годы. Сам- то я не вел, а жена собирала архив, какие-то вырезки, начиная с 1968 года, с тех пор пишу, как пришел в газету работать. И что-то я наткнулся на вырезки, в таком „хорошем настроении“. И подумал : „Господи, какую муру я писал! На что я жизнь потратил?“. И сгреб все, в том числе и рукопись повести. Дело было ночью. Взял бутылку виски, вышел во двор со стаканом. В итоге — весь свой архив я сжег. Такой костерчик в песочнице развел. И под это дело хорошо пошел крепкий вискарь.

Очень жалею, что сделал эту глупость. Уже потом… Видно, тогда еще был недостаточно взрослый. Хотя мне уже было за 40. Потому что я сжег время. И каким бы мне оно глупым не казалось по прочтении сегодня, но оно было, даже приметы времени. Даже глупость моя школярская в это время имеет свою ценность. Но — увы! И в том числе, я очень жалею, что сжег рукопись этой повести.

А тема сидела в голове. И так получилось, что 40 лет спустя, я написал ее по новой. И это было страшно интересно. Я вообще люблю погружаться туда — внутрь. До такой степени, что судьба твоих вымышленных персонажей становится тебе интереснее, чем судьба собственной семьи. Вот как только ты отписался — все — хорошо. А здесь — только я вошел в этот армейский быт, а он весь на мате построен, и хотя у меня в тексте матов практически нет, но в голове это все крутилось. В армии матом не ругаются, там матом разговаривают. Уже потом как — то, я с веранды спускался вниз, а жена звала меня наверх, и меня что-то спрашивала, то я первые 3–4 слова проматывал в голове, а потом переходил на гражданский язык.

Я очень рад, что написал эту книжку. Не могу сказать, что я написал какой-то учебник по выживанию. Я считаю, что армия внутри, за эти 40 лет, не изменилась. Более того, и за 40 лет до меня, она тоже примерно была такой. Есть в ней какой-то стержень, он никуда из русской армии не выдергивается. Если выдернуть — это будет не армия, по крайней мере — не наша армия.

И никакой особой сверхзадачи я не ставил поначалу, а потом я понял, о чем я написал книжку. А написал я книжку о том, что ежели ты туда попал, то попробуй, все-таки, не выживать, а жить. И вот некий образ героя, как раз и пробует жить. И у него получается. И он в это „Жить, а не выживать“ даже друзей своих втаскивает. В принципе, зачем рассказывать — почитаете…»