Анатолий Кононенко: смерть для тюменцев стала обыденностью

— Анатолий Анатольевич, как жили наши предшественники в Тюмени на рубеже 19 и 20 веков с приходом к власти большевиков?

— Людей настолько опустили во время гражданской войны и люди сами опустились. Я такую вещь слышал и я с ней согласен, что если у людей забрать все: одежду, транспорт, жилье, а потом постепенно отдавать, то, что забрал, то они будут боготворить эту власть. Сначала забрали, а потом стали выдавать: отрезы ткани, часы, отобранные у расстрелянного офицера. Дали еды, это главное. И вот, люди эту власть начинают любить и обожать. И облизывать эту власть.

— Чекисты в Тюмени много людей расстреляли?

— Были дела. Чекисты раскрыли заговоры сначала якобы существующей монархистской партии. Четырех человек расстреляли. Потом раскрыли белогвардейский заговор корнета Лобанова, которого придумали. Потом был заговор племянника архиепископа Тобольского и Сибирского Гермогена (Долганева). Мальчика 12-летнего расстреляли. На Текутьевское кладбище отвезли и расстреляли. Это было время узаконенного беззаконного насилия. То, что мы сейчас считаем аномалией, для того времени было нормой.

Белые ушли 7 августа 1919 года из Тюмени без боя. Не было сил оборонять город. Утром белые ушли и тут вышли блатные и сказали — город наш, грабим. И в течение суток тюменцы грабили город, потому что только 8 августа разведчики Кизиловского полка и отряд Мрачковского проникли в Тюмень, причем как гласит легенда, их поймали пьяные тюменцы и начали бить с криками: «Колчаковская сволочь, заблудились!». И только благодаря тому, что у одного из красных в кармане нашелся кусок газеты «Пролетарский Урал» их оставили в живых. И стали кричать пьяные тюменцы, что пришла наша власть. 38 тысяч осталось в городе, 22 тысячи ушли с Колчаком. Из оставшихся 38 тысяч — пять тысяч были бедными, и они, конечно, ждали большевиков. У людей есть такое качество как зависть. В октябре начался тиф и холера и люди бежали из города, другие возвращались, постоянное движение туда-сюда. И выставляли кордоны также с целью не пустить в город колчаковских шпионов. Какие шпионы? В живых бы остаться, какой шпионаж?

— Как люди выживали с приходом красных в Тюмень?

— Деньги в то время ходили царские, керенки, сибирки, советские, тюменских квартиросъемщиков и домовладельцев. Шесть видов денег только в Тюмени ходило. Но лучше всего был бартер: одежда — еда. Самогоном рассчитывались. Голода, правда, не было, питались плохо, но в 1919 году его еще не было. Голод был — февраль, март, апрель 1921 года. Большевики довели до голода. А почему? Потому что при переходе на военный коммунизм деньги отменялись. Объявляется всеобщее распределение, выдаются талоны групп А, Б, 1 категория, 2 категория. Но общество к такой ахинее, как централизованное распределение было не готово. Все было взято под контроль, и тот, кто больше контролировал, тот больше и присваивал. И еще тюменские большевики запрещали торговлю. Тюменский продовольственный комиссар Бельгов пишет: колчаковские бандиты распространяют провокационные слухи, что советская власть запретит торговлю, что даже элементарного не будет. Это чушь, не верьте. Через месяц он подпишет указ — торговлю запретить. Все магазины национализировать и закрыть. И за Текутьевским кладбищем собираются перекупщики, покупают продукты у крестьян и везут в Тюмень. Только в 1922 году появился советский червонец, реформа Сокольникова.

И большевики, испытывая терпение народа, то отменяли торговлю, то разрешали. Даже Ленин писал: товарищи, тюменские большевики, удивляюсь вашей глупости. Мы не против мелкой торговли.

Поэтому все эти перегибы и эксперименты над народом и вели к голоду.

К 1921 году после мясорубки Первой мировой войны, к которой привел Николай Романов, наступил пик хаоса. И было это не только последствиями гражданской войны. Когда города были завалены трупами, кладбища уже не выполняли своих функций, церкви превращены в госпиталя, забитые холерными, чумными, дизентерийными. У людей социальное практически исчезло, у них остались только инстинкты: больно — приятно, сытно — голодно, тепло — холодно. Вот эти шесть моментов, которые определяли жизнь людей. Все остальное — до лампочки. Какой мировой коммунизм? Поесть бы чего-нибудь. И вот эти семь лет превратили русских людей в советских. И с 1929 года, когда началась коллективизация, это было последним гвоздем в гроб русского человека, он стал советским. Не высовываться, не выделяться, люди привыкли гасить проблемы спиртом, а смерть для этих людей стала обыденностью. У тебя десять детей, семь из них умерло, ты семь раз участвовал в похоронах своих детей, ты уже привык к смерти, она тебя не пугает. Она уже не приносит даже страданий. Родился — умер, родился — умер. Доносительство, зависть, банальная зависть к тому, кто живет лучше. Они были эти качества всегда, но теперь они стали массовыми. Если сначала ты относился к этой власти с иронией, то теперь ты понял, что эта власть пришла всерьез и надолго. Если она обеспечивает тебе минимальный порядок и чувство защищенности, и позволяет, хотя бы немного накормить тебя, ты начинаешь эту власть целовать в чресла. Вот в чем заслуга большевиков, сомнительная заслуга. Власть забрала все, а потом по крупицам стала тебе давать. Во-первых, ты остался жив — это триумф выжившего. Потом власть обращает на тебя внимание, и предлагает построить светлое будущее. Ты ютился где-то, а потом тебе выдали квартиру. Теперь она твоя. Появились слова стахановец, ударник. И власть говорит, что тех людей, кто до этого жил шикарно она в светлое будущее не возьмет.

— Как все это напоминает современность, нет?

— Люди не меняются. Ты получаешь продукты, пайки. Чтобы стать таким у тебя должны забрать все, опустить на грань выживания, а потом выдавать понемногу.

— История — это наука? Она может быть объективной?

— Конечно. История как наука опирается на какие-то факты, источники. Это могут быть письменные, визуальные, археологические источники. Могут быть сплетни и слухи. Мы историки не реконструируем прошлое, мы не знаем было ли это на самом деле. Я конструирую прошлое, пытаюсь показать, как оно могло быть там. Я не жил в то время, но я смотрел архивные документы, дневники, которых, кстати, сохранилось не очень много. Люди боялись доверять свои мысли и чувства бумаге. Есть такие понятия, как коллективная память и коллективное забывание. И лучше в то время было забыть. И если ты ляпнул, что при царе было лучше — беги из страны, это контрреволюционная агитация и пропаганда. И люди старались забыть и не вспоминать. Помню случай, когда одного старика спросили, как жилось ему при царе. Он ответил, что было плохо, голодали. А в каком году было? Так, в 1928-м. Проговорился старик. Еще есть и коллективное умопомешательство. Многие люди испытывают иллюзии по отношению к тем, кто ими правит. В том плане, что о них позаботятся.

— Власть может быть хорошей?

— Для любого человека власть всегда чужая. Она объективно чужая, если она не его власть. Потому что она ограничит его в чем-то. И власть выполняет определенную функцию. Помнишь, в 90-х годах, когда государство крайне ослабело и ушло, и это место заняли другие институты — криминальные сообщества. Не вакуум образовался, а пришли люди, которые сказали, теперь твои вопросы будем решать мы.

— Может быть идеальная форма правления?

— Еще Платон и Аристотель писали об этом. Выделяли идеальное государство. Правильные формы власти, неправильные. Монархия — это правильная форма правления по Аристотелю, а демократия — неправильная. Полития такой термин использовал Аристотель. Охлократия. Сейчас нашу страну называют — клептократия. То есть власть воров. Не знаю так оно или нет, но людям ничто человеческое не чуждо.

— Была же модель свободного государства у Нестора Махно на Украине со столицей в Гуляй-Поле.

— Да, у Махно была крестьянская республика. Хотя трудно назвать ее государством. Какие там были государственные институты?